Мама молчит и только смотрит вперед, на темную дорогу. Теперь мне стыдно: взял и испортил ей настроение в такой знаменательный день. И все-таки что же она видела, когда была подростком? Нашествие зомби? Нет, оно попозже началось. Но, может, и на ее долю что-то такое выпало? Почему мне никогда не приходило в голову, что и она могла столкнуться с чем-то непознанным и страшным?

– Ты не ответил, что у тебя происходит, – стоит на своем мама. – Мне надо знать. Я хочу знать. Политика тут ни при чем. Ты ведь мой сын!

Я молчу. Не хочу об этом говорить.

А потом вдруг беру и говорю:

– Кажется, мне опять надо к психиатру. Пусть пропишет мне таблетки.

Возникает крошечная пауза, как будто мама размещает полученную информацию в какой-то воображаемой таблице.

– Повторяется история с навязчивыми действиями? – спрашивает она.

– Угу.

– Что, настолько плохо?

– Очень, очень плохо.

Я вижу, как она переваривает услышанное. Затем кивает.

– Хорошо.

– Хорошо? – удивляюсь я.

– Ну да, – тоже удивляется она. – А как же еще?

– Ну, во-первых, твоя кампания…

– Ты разве не слышал, что я сказала? Ну, вот эту всю чушь про свирепую мать-волчицу?

– Я думал, это тебе написали – на случай, если журналюги спросят про Мэл.

– Хм. Вообще – да. Написали. Но…

– Выборы в лейтенант-губернаторы тоже были очень важным делом. Тогда-то все и пошло под откос. Так что нас можно понять: мы не на пустом месте психуем.

– Да, понять вас можно, – отвечает она через секунду-другую. – Твои навязчивые действия… они из-за выборов?

– Вряд ли. Началось еще до смерти Манкевича. Я не хочу, чтобы ты выбыла из гонки. Наверное, просто навалилось: жизнь, выпускной, перемены всякие…

И зомби-олень, ага. Только о нем я рассказывать не собираюсь. Как и об умирающих подростках. И о любви Хенны к экспериментам.

– Мы обязательно что-нибудь придумаем, – говорит мама. – Обсудим все со штабом и что-нибудь придумаем.

– А зачем обсуждать это со штабом?

– Они должны знать все, до чего могут докопаться журналисты. Чтобы при случае суметь нас защитить.

Мы уже подъезжаем к дому, и разговор на этом заканчивается. Ясное дело, всякие лишние вопросы я оставляю при себе – например, о том, каково живется семьям, в которых родителям не надо защищать детей от журналистов. Странно. Я думал, мы с мамой наконец-то говорим по-человечески и вот-вот к чему-то придем, а что в итоге? Ничего. Одно расстройство.

Когда я ложусь спать, приходит сообщение от Джареда: А костюмчик-то тебе идет, Майки!

Отвечаю: Видел, да? Ужас-ужас?

Джаред: Вся политика – это ужас-ужас.

Я: Тоже поедешь на папину прессуху?

Джаред: А не будет никакой прессухи. Он объявит об участии в Твиттере.

Я: Эх.

Джаред: А чего «эх»? Ясно же, что он недобог.

Я: Недобог?!

Джаред: Тьфу, андердог.

Я: Разве Твиттером еще кто-то пользуется?

Джаред: АНДЕРДОГИ.

Не откладывая телефон, пишу Мэл: Ты там как?

Мэл: Считаю дни.

Я: Папа сегодня молодец.

Она не отвечает.

Я: И еще мне нравится Зовите-меня-Стив.

Мэл: Мне тоже.

Кладу телефон на тумбочку, но тут же приходит новое сообщение.

Мэл: Что будет с Мередит, когда мы уедем?

Я: Все с ней будет хорошо. Она же единственная из нас, кому не нужен психолог.

Мэл: Не доверяю я людям, которым не нужен психолог.

Я: Ты вообще не доверяешь людям. Точка.

Мэл: Почему? Доверяю. Тебе.

в которой чувства Сатчел к принцу Бессмертных крепнут с каждым днем; второй хипстер по имени Финн чувствует, как его возлюбленная отдаляется, и вызывает ее на разговор; она произносит мудрую фразу: «Никто извне не сможет успокоить твое сердце, ты должен обрести покой сам»; Дилан, как ни странно, уважает ее личное пространство; а самое удивительное – больше никто пока не умер; хипстеры следуют всем указаниям принца и в нужное время прячутся в нужных местах; Сатчел и принц вновь целуются; он так ее уважает, что не просит о большем.

«Итоговые экзамены» – звучит угрожающе, да? Но мы особо не паримся: будущим абитуриентам все самое сложное надо было сделать заранее, дабы вузы убедились, что мы достойны стать их вечными должниками. «Итоговый» по истории США заключался в написании того самого сочинения по Гражданской войне (мы с Мэл, если помните, выбрали разные темы). К остальным тестам мы готовимся попарно прямо за обедом. Волнуюсь я, пожалуй, только за матанализ и английский.

– Вычислите предел один минус икс в квадрате, деленное на икс в четвертой минус икс при икс, стремящемся к единице.

– Пятистопный ямб, – отвечает Мэл.

– Это ты про себя?

– Минус две третьих, – отвечает Хенна.

Мы вопросительно смотрим на Джареда.

– Ага, – кивает он.

– То есть не пятистопный ямб? – издевается Мэл.

– Сама ты пятистопный ямб! – смеется Хенна. – По крайней мере, в этих туфлях.

– Потому что в них у меня как будто четыре ноги?

– Можно к вам? – встревает неизвестно откуда взявшийся Нейтан.

Вот вечно он приходит позже всех. Почему? Ладно бы приходил с кем-то – так нет же, он всегда один. Что у него на уме?

– Вот, принес свое прошлогоднее сочинение по книге «Дзен и искусство ухода за мотоциклом», – говорит он, вручая мне тетрадь. На спецкурс по английскому и литературе ходим только мы с Мэл, и вопросы по этой ужасной, ужасной книге будут у нас на экзамене, так что он нас здорово выручил.

– Спасибо, – выдавливаю я.

– Да не за что, если честно. Мне за него «четверку» поставили, и я до сих пор не врубаюсь, о чем эта книга.

– А никто не врубается, – говорит Мэл. – В этом вся суть.

– Ты ее хоть дочитала? – спрашиваю сестру.

Она медлит.

– Ну… типа.

– Слушайте… – начинает Нейтан.

– Ого! – Я листаю его сочинение. – Длинное!

– Да. В Талсе это называлось «Основы литературоведения для поступающих в вузы» – и не зря. Слушайте…